lilianna_80 сказал:
Немного об Андрее Николаевиче Карамзине.
Ох,ох, ох...
,lilianna_80, я бы не стала красить военную деятельность А.Н.Карамзина только одной черной краской, более давать оценку его поступкам. Эти люди жили в другое время, в других морально-нравстенных принципах и были воспитаны с малых лет
в атмосфере глубокой религиозности и это подчас диктовало принятие ими тех или иных решений о чем, нам людям другого века судить очень и очень трудно.
Для правильных выводов нам необходимо глубокое знание эпохи, изучение характеров наших героев и точное вопроизведение атомосферы, в которой происходили данные события.
А пока выложу вот этот материал, где очень подробно рассказана история А.Н.Карамзина.
Могу сказать, что события, которые мне приходилось изучать , переданы здесь очень достоверно, поэтому я склонна верить этому автору, к тому же в статье воспроизведена атмосфера тех лет, точное описание состояние армии и военной обстановки.Для интересующихся дам ссылку на эту статью, в ней много интересного и про А.С.Пушкина, и про И.Ф. Паскевича и про братьев Липранди и про моего любимого Ф.И.Толстого и про многих и многих других.
«ДЕЛО» ПРИ КАРАКУЛЕ
В большинстве основательных исторических источниках о Крымской войне осада турецкой крепости Силистрия рассматривается в одном разделе с так называемым «делом при Каракуле». Эти два, совершенно не сравнимые по значимости события, связывает лишь совпадение по времени. Так сложились обстоятельства, что за несколько часов до несанкционированного командованием армии, штурма главного укрепления крепости Силистрия, форта Араб-Табия, произошла неудачная встреча одного из наших отрядов с неприятелем в Малой Валахии.
Подавляющее большинство читателей еще со школьных уроков истории, знакомых с древним Доростолом, успешно оборонявшимся великим князем Святославом в его войне с византийцами, с естественным любопытством знакомятся с боевыми действиями под Силистрией-Доростолом и только мельком просматривают страницы главы, посвященной бое при Каракуле. Вне всякого сомнения, знакомство с осадой крупнейшей турецкой крепости на Дунае, явившейся, по сути, кульминацией всей кампании 1854 года на Дунае, не идет ни в какое сравнение по значимости с описанием двадцатиминутного боя русского «летучего» отряда с турками в окрестностях крошечного городка Каракула. Но, в нашем случае, именно бой при Каракуле представляет особый интерес. В ходе этого боя, войска, организационно входящие в состав Мало-Валахского отряда, направленные в разведывательный рейд к турецким позициям, потерпели сокрушительное поражение. Этот трагический эпизод, в известной степени, отразился на последующей служебной карьере Павла Петровича Липранди и поэтому я остановлюсь на нем подробно.
О сражении при Каракуле, и конкретно по факту гибели полковника Карамзина существовало несколько версий. Одна из них могла бы считаться основной, потому что приводилась она очевидцем событий генерального штаба поручиком Черняевым. Сам Черняев впоследствии стал генерал- майором и получил широкую известность как командующий сербской армией в войне против турок в 1876 году. Вторая версия гибели дается сослуживцем и подчиненным Карамзина, поручиком Федором Вестингофом. Третья версия гибели Карамзина изложена в публикации немецкого журнала «Jahrbucher fur die deutsche Armee und Marine» за 1874 год (№ 35 и 36).
Говоря об основном источнике информации, сразу следует отметить, приводимое М.Г. Черняевым описанием кавалерийского боя, в ходе которого погиб А.Н. Карамзин, написано было по просьбе князя Николая Петровича Мещерского, пожелавшего узнать от очевидца подробности смерти своего дяди по материнской линии, каковым и приходился ему полковник Карамзин. Естественно, щадя родственные чувства князя Мещерского, Черняев частично смягчает некоторые обстоятельства боя, инициатором, руководителем и одной из жертв которого был полковник Карамзин.
Я имел возможность ознакомиться с отчетом о бое, написанном поручиком генерального штаба Черняевым. Этот отчет до конца не объясняет причин поражения в бою. Не дает он и ясного представления о том, почему офицер генерального штаба, прикомандированный к кавалерийской группе, не смог способствовать успешному решению поставленной задачи. Более того, не смог удержать командира кавалерийского рейда от опрометчивых действий, приведших к катастрофе. При этом, Черняев, отчитываясь о рейде, был вполне уверен, что офицеры, участвовавшие в трагическом рейде, не станут противоречить его версии боя, так как сами показали в этом бою далеко не самые лучшие свои боевые и моральные качества.
Оставшись с одиннадцатилетнего возраста без отца, Андрей Карамзин в течение всей своей сознательной жизни не совершил ни единого поступка, могущего бросить тень на память отца-историка и на честь офицера-гвардейца. Но при этом следует признать, что всю жизнь его сопровождал некоторый ореол неисправимого романтика. Служа в привилегированной части гвардии (конной артиллерии), он оставил у своих сослуживцев только хорошие воспоминания. Известный общественный деятель и публицист второй половины девятнадцатого века Г.Д. Щербачев, в прошлом тоже офицер гвардейской конной артиллерии, имевший с Карамзиным много общих знакомых, отзывается о нем только положительно.
Да, действительно, боевого опыта приобрести Андрей Николаевич не успел. По семейным обстоятельствам он вышел в отставку в звании капитана гвардии и по существовавшему положению при выходе в отставку ему было присвоено воинское звание «подполковник».
После объявления войны между Россией и Турцией, в ноябре 1853 года, движимый патриотическими чувствами, подполковник
Андрей Карамзин вновь определяется на службу с непременным условием служить в частях, принимающих участие в боевых действиях. Он не был одинок в своем патриотическом порыве. В этот же период вернулись из отставки в строй подполковник Еропкин, будущий герой обороны Севастополя, капитан 2 ранга граф Апраксин, будущий активный участник боевых действий. Перевелся с Кавказа в Крым подпоручик артиллерии граф Толстой. Перевелся с гвардейской кавалерии в пехотный полк подполковником, гвардии ротмистр князь С.С. Урусов – будущий герой обороны Севастополя. Этот список можно было бы продолжать очень долго.
По существовавшему положению, офицер, возвращающийся в строй из отставки, принимался в армию или на флот, тем чином, который он имел до отставки. К примеру, капитан 2 ранга граф Апраксин был принят на службу прежним чином «капитан-лейтенанта». Если бы отставной подполковник Карамзин возвратился из отставки в гвардейскую конную артиллерию, то он продолжил бы службу капитаном гвардии. Но, поскольку он был назначен в гусарский армейский полк, то ему было сохранено звание, данное при отставке - «подполковник». При переходе из гвардии в армейскую часть, офицер не в зависимости от вакансий повышался в звании на две ступени. Мы не будем сейчас полемизировать на предмет плюсов и минусов военного законодательства второй половины девятнадцатого века, которое, кстати, сохранилось до 1917 года. Офицеры гвардии с таким положением военного законодательства вполне мирились. Тем более, что, отличившись в боях, они имели реальный шанс «по высочайшему повелению» сохранить вновь приобретенное звание, возвращаясь в гвардию.
Но в нашем случае, Карамзину, находившемуся в отставке шестнадцать лет, и до этого не командовавшему даже батареей, теперь поручается командование кавалерийским рейдом, усиленным конной артиллерией, что требовало служебной практики соответствующего уровня и немалого военного опыта.
В предыдущей главе мы с вами ознакомились с двумя предшествующими рейдами, проведенными отрядами, сформированными на базе Мало-Валахского отряда в первых числах мая. Именно в эти дни и прибыл к новому месту службы подполковник Андрей Николаевич Карамзин. До прибытия в полк, он некоторое время находился при Главной квартире армии, среди офицеров, с которыми нам предстоит познакомиться в следующей главе, посвященной осаде крепости Силистрия.
Несколько дней перед тем в высочайших приказах было доведено, что состоявший в отставке лейб-гвардии конной артиллерии подполковник Карамзин определяется на службу в Александрийский гусарский полк подполковником, а три дня спустя последовало производство его в полковники. Большинство офицеров этого полка было польского происхождения. Возможно, что это явилось одной из причин более чем прохладной встречи нового сослуживца. Полковничий чин Карамзина сбивал все расчеты на производство заслуженных командиров дивизионов. Седые дивизионные и эскадронные командиры не могли охотно подчиняться ему, а солдаты не могли иметь к нему особого доверия по малому сроку пребывания Карамзина в полку. Если бы он прибыл как полковой командир, то с этим легче бы смирились, так как к назначению из гвардии молодых полковников в армии уже привыкли, и это было тогда не редкостью. В довершение всего, прибывший офицер был красив и богат, а это кроме общей неприязни вызвало у некоторых и нездоровую зависть. Дело в том, Андрей Карамзин был женат на одной из самых богатейших и красивейших женщин России, Авроре Демидовой, княгине Сан-Донато, хозяйке и наследнице богатейшей империи горнозаводчиков Демидовых, и что еще более удивительно, был счастлив в браке…
Итак, старые офицеры полка были очень недовольны Карамзиным и не скрывали своей неприязни. Командир 2-го дивизиона (3-й и 4-й эскадроны), подполковник Сухотин, подавший рапорт о болезни и прошение об увольнении в отставку, сдал дивизион Карамзину. В состав этого дивизиона входили только русские офицеры. Полковой командир, флигель-адъютант полковник граф Алопеус, встретил Карамзина не особенно приветливо, рассматривая его как возможного претендента на должность командира полка. Карамзин сразу проявил себя как справедливый и общительный начальник, и у него установились вполне доверительные отношения с офицерами дивизиона. В то же время, Карамзин не скрывал того, что стремится испытать свое военное счастье, бездействие отряда, однообразная служба, видимо тяготили его. Видя, что многие из офицеров, особенно поляки, явно отделяются от него, и, не считая нужным навязываться своим товариществом, Карамзин проводил время в обществе офицеров своего дивизиона. Как уже говорилось, 9 мая была произведена усиленная рекогносцировка к городам Каракалу и Крайову. Командовал отрядом командир Ахтырского гусарского полка генерал-майор Сальков. В состав этого отряда входили следующие подразделения: четыре конных орудия легкой № 10 батареи под командой штабс-капитана Шемякина, сотня донских казаков 38-го полка при капитане генерального штаба Кибеко, два дивизиона (четыре эскадрона) Ахтырского гусарского полка, каждый со своим дивизионным командиром, и второй дивизион (два эскадрона) Александрийского гусарского полка с командиром,
полковником Карамзиным.
Фактически, это было боевое крещение полковника Андрея Карамзина. На привале были получены от жителей сведения, что турецкие фуражиры грабят близлежащее селение. Полковник Карамзин настаивал немедленно двинуться против них, но капитан Кебеке, более осторожный, советовал послать предварительно казаков в разведку. С этим мнением Кебеке согласился начальник отряда. Между тем, турки, нагрузившись фуражом и ограбив население, быстро удалились и когда русский отряд пришел к месту, то противника и след простыл. Полковник Карамзин был возмущен и всю вину приписывал Кебеке. По возвращении с рекогносцировки у Карамзина обнаружились признаки лихорадки. Генерал Сальков был уверен в правоте своих действий, его богатый служебный и боевой опыт подсказывал ему, что, не имея достоверных сведений о численности неприятеля, полагаться только на донесения коварных валахов было бы опрометчиво. Но, тем не менее, он чувствовал себя неловко после резкой критики Карамзина в его адрес и поэтому, отчитываясь перед князем Васильчиковым о результатах рекогносцировки обмолвился об «особом» мнении полковника Карамзина. Это, видимо, и явилось одной из причин, способствующих назначению Карамзина командиром очередной рекогносцировки.
Первой и основной причиной назначения Карамзина руководителем рейда явилось неожиданное(?) недомогание командира полка, полковника Алопеуза. Так или иначе, но, следуя принципам должностного старшинства, командование отряда поручило Карамзину командование рейдом. Хотя генерал Липранди и его начальник штаба князь Васильчиков сознавали всю неподготовленность Карамзина, но при описанных выше условиях им трудно было обойти его в назначении начальником отряда, и, таким образом, он стал во главе поиска 16-го мая. Более того, тот же Васильчиков, по своей прежней службе в гвардии, знал Карамзина как грамотного и умного офицера. Конечно, не мешало бы при этом учесть и период пятнадцатилетней отставки.
Штаб генерала Павла Липранди был расположен на левом берегу реки Ольты, у Слатина. Получив сведения о появлении значительных сил турецкой кавалерии на дороге, ведущей в Каракул, было принято решение произвести разведочный рейд, с целью получения дополнительных сведений о действительных силах неприятеля. В состав отряда выделялось: три дивизиона гусарского князя Варшавского полка, четыре конных орудия № 10 батареи и сотня Донского 38-го полка, всего в числе около 700 человек.
Полковник Карамзин получил подробное предписание: «выступив 16-го мая, в 6 часов утра, двигаться к селению Владулени, остановиться на ночлег близ речки Ольтец и выслать сильный разъезд к городу Каракул, чтобы удостовериться – не занят ли он небольшим неприятельским отрядом, который можно было бы охватить, но в то же время разведать разъездами и пространство вверх по Ольтецу, примерно до сел Пиршковени. Если разъезд, посланный в Каракул, возвратясь оттуда, донесет, что вблизи этого города нет значительных неприятельских сил, то 17-го числа перейти через Ольтец и направиться правым берегом сей речки в тыл неприятелю, могущему занимать село Балаш. Если же там не встретится неприятель, то перейти по мосту через Ольтец и расположиться на ночлег у Мериллы, либо Горгош, а 18-го числа возвратиться в город Слатино. Как при движении, так и на ночлегах принимать самые строгие меры осторожности… Судя по полученным сведениям и смотря по обстоятельствам, командующему отрядом предоставляется право несколько изменить направление движения отряда, но ни в коем случае не иметь ночлега на правом берегу речки Ольтец» (Приказание по войскам Мало-Валахского отряда, от 15-го мая 1854 года, за № 13-м).
Получив это приказание и пройдя подробнейший инструктаж, полковник Карамзин повел отряд. День был невыносимо жаркий. Пройдя несколько верст в авангарде с сотней казаков, поручик Черняев остановился около родника и прискакал к начальнику отряда спросить, не следует ли остановиться отряду. Полковник Карамзин не признал нужным останавливаться, и отряд безостановочно проследовал до реки Ольтеца, пройдя 35 верст. Отряд расположился на привал перед мостом, не переходя его. Поручик Черняев расставил аванпосты и послал казачьи разъезды в соседние селения привести языков
. Пожилые командиры дивизионов, подполковник Дика и майор Бантыш просили поручика Черняева убедить Карамзина в опасности дальнейшего рейда в глубь неприятельской территории на изнуренных конях с уставшими людьми. Черняев не решился докладывать, а сами командиры дивизионов со своими предложениями не подошли к Карамзину. Гордыня явно мешала выполнению поставленной задачи.
Из опроса местных жителей удалось выяснить, что турецкого отряда они не видели, но что впереди, по дороге к городу Каракалу, верстах в десяти от места привала, в селе Доброславени, с предыдущего дня стоит 10-15 конных турок. Карамзин был недоволен тем, что приходится действовать без поддержки остальных офицеров рейда.
Здесь уместно вспомнить об одном немаловажном факте. В рейде не участвовал второй дивизион полка. По приказанию командира полка накануне дивизион Карамзина был выделен в аванпосты по месту основного расположения войсковой группировки. Иметь рядом с собой в бою хотя бы несколько преданных ему офицеров было бы не лишним, учитывая сложные отношения между Карамзиным и офицерами других дивизионов полка.
Едва отряд успел позавтракать, как Карамзин приказал выступать. Черняев с казаками выдвинулся вперед. Перейдя мост и, пройдя версту, Черняев увидел, что весь отряд, не отставая ни на шаг, следует за его авангардом. Таким образом, практически без авангарда, без разведки, отряд подошел к Доброславени. Турецкий пикет, увидев русских всадников, произвел сигнальный выстрел и ускакал. Бросившиеся за ним казаки не догнали турок. Штабс-капитан Черняев, произведя личную разведку, обнаружил у выхода из Каракула около 800 человек регулярной турецкой конницы, построенной в четыре колонны и готовой к бою. Между турками и нашим отрядом протекал в обрывистых берегах болотистый ручей Тузлуй, проходимый лишь по одному узкому мосту. Переходить в таких условиях ручей и развертываться в боевой порядок в виду готового к бою равносильного противника было весьма рискованно, почему Карамзину рекомендовалось Черняевым отвести обратно за ручей, переводимый им на неприятельскую сторону отряд, построить боевой порядок и выжидать пока не обнаружатся силы и намерения противника. Но Карамзин не внял голосу рассудка и свой утомленный длинным переходом отряд развернул в боевой порядок тылом к крутому берегу болотистого ручья, предполагая сделать несколько выстрелов из орудий и после этого начать отступление.
Перед отрядом открылась обширная равнина, окаймленная с левой стороны рекой Ольтой и городом Каракалом, впереди которого были выстроены четыре эскадрона турецких улан. День клонился к вечеру, от основной группировки летучий отряд отошел на 47 верст. Рассредоточив своих казаков, штабс-капитан Черняев вернулся к отряду и решился доложить Карамзину, что из прошлого опыта ему не приходилось видеть, чтобы турки в меньшем числе и без артиллерии решались принять нашу атаку. Явно просматривалась тактическая ловушка. На этот доклад Черняева Карамзин ответил: «Неудобно нам, настигнув неприятеля, вернуться назад без положительных о нем сведений. Что я смогу доложить теперь генералу Липранди? Поэтому мы приблизимся к туркам на пушечный выстрел, откроем огонь и заставим их развернуть свои силы». Штабс-капитан Черняев доложил начальнику отряда, что следовало бы донести в Слатино об открытии неприятеля, но Карамзин отвечал: «мы дадим о том знать по возвращении на ночлег» (Из рапорта командующему 2-й бригадой 5-й легкой кавалерийской дивизии, от Генерального штаба штабс-капитана Чернява, от 21 мая 1854 года).
По переходе отряда через овраг, в котором течет ручей Тезлуй, оказалось, что неприятельская кавалерия, в числе от 700 до 800 человек, была построена в четырех колоннах, впереди города Каракула. Поскольку, при переходе через ручей, наш отряд двигался по ровной местности, совершенно открыто, и неприятель, имел возможность оценить его силу, то не трудно было заключить, что сам неприятель находится в превосходном числе, и что впереди города выставлена только часть его войск. Черняев решился подать начальнику отряда совет – отступить. Командиры дивизионов, подполковники Бантыш и Дик, изъявили такое же мнение, но полковник Карамзин отвечал, что, сделав несколько выстрелов, начнет отступление, вызвал артиллерию на позицию и построил гусар в боевой порядок. Затем артиллерия сделала первую очередь пальбы, как будто для того, чтобы показать число наших орудий. Как только раздался наш первый выстрел, из-за обоих флангов стоявших против нас турецких войск выскакали густые толпы иррегулярной кавалерии, которые тотчас охватили сперва левый, а потом и правый наши фланги. Турки, стараясь не вступать в бой, охватывали фланги русского отряда, устремляясь к мосту через ручей, от которого наш отряд выдвинулся вперед версты на полторы.
Дело завязалось, и выпутаться из него, как из всякого кавалерийского боя, было уже невозможно. Отряд Карамзина начал отступать, отстреливаясь из орудий, но турецкая конница, состоявшая большей частью из албанцев, вооруженных длинноствольными винтовками, наносила громадную убыль нашим артиллерийским лошадям, так что под конец боя орудия, возившиеся на шести лошадях, оставались на двух, на трех. Отстаивая артиллерию и защищаясь ею против нахлынувшей турецкой кавалерии, отряд медленно отступал, и турки воспользовались возможностью охватить и опередить левый наш фланг. Полковник Карамзин был бледен как полотно, но самообладания не терял, предпринимая попытки руководства подразделениями. Дан был сигнал к «общей атаке». Эскадроны не тронулись с места, офицеры и солдаты растерялись, не слушали ни трубача, ни команд Карамзина. В попытке восстановить положение на левом фланге в атаку был послан эскадрон под командованием поручика Винка (штатный эскадронный командир был болен лихорадкой и остался в лагере), но он был убит первым, и эскадрон, потеряв начальника, не доскакал до неприятеля, атака захлебнулась. На правом нашем фланге также отбивались саблями. Ситуация складывалась более чем сложная, но явных признаков катастрофы пока не просматривалось. Некоторое время отступление еще носило организованный характер, паника еще не охватила эскадроны.
Между тем, турки, видя все происходящее у нас, начали заскакивать к нам в тыл, торопясь завладеть тем самым мостиком, который был перекинут через топкое болото, чтобы преградить путь к отступлению нашему отряду. Тотчас, весь отряд, поняв этот маневр, увидел себя в безвыходном положении Подполковник Бантыш с 5-м и 6-м эскадронами на левом крыле произвел несколько атак, чтобы дать возможность артиллерии отойти через мост. В атаку был направлен пятый эскадрон, командир которого, майор Красовский, вырвался вперед, но оглянувшись, увидел возле себя только одного юнкера фон-Гана. Эскадрон с полдороги до неприятеля повернул назад. Турки на месте изрубили Гана, а Красовский с раздробленной рукой ускакал назад. Видя невозможность устоять перед значительно превосходящим неприятелем, эскадроны Бантыша стали отступать по мосту через ручей. По словам очевидцев, прозвучала чья-то громкая команда: «Налево кругом! Марш! Марш!». Все бросились назад, устремляясь к мосту, спасая себя.
Напрасно Карамзин кричал им: «Стойте, господа! Куда вы?», но никто его не слушал. Турецкая кавалерия уже успела обойти нашу позицию и с правого фланга; 1-й и 2-й эскадроны подполковника Дика были отброшены к болотистому берегу ручья. Артиллерия, спустившись к мосту, нашла его загроможденным нашей кавалерией, перемешанной с кавалерией неприятеля. При одном орудии оставалось три, при другом – только две коренные лошади, да и те на мосту были изрублены турками, вместе с последними ездовыми. Первое орудие на трех лошадях, не имея возможности пробиться к мосту, было направлено в сторону через ручей, но при спуске с берега, настигнуто неприятелем; ездовые лошади и прислуга были изрублены, либо изранены, и, несмотря на усилия артиллеристов и гусар, было захвачено турками. Повернули два оставшиеся орудия, но пока наши успели очистить фронт для стрельбы, турки уже были так близко, что слышен был звук нашей картечи по телам их людей. Турки не выдержали огня артиллерии и рассеялись. Последняя позиция этих орудий была в 25-ти саженях от загроможденного моста, продолжали стрелять картечью и, когда уже не стало зарядов, были окружены со всех сторон турками. Артиллеристы продолжали отчаянно обороняться банниками и тесаками и большей частью пали в бою, до конца отстаивая свои орудия.
Турки, воспользовавшись паникой среди русских кавалеристов, бросились на них с саблями и пиками, настигли артиллерию, перебили почти всю растерявшуюся прислугу, перекололи всех лошадей их, захватили орудия. На мосту образовалась свалка, уже мало напоминавшая бой. Мост был занят перемешенными частями нашими и турецкими. В рукопашной схватке у моста, делающей честь Александрийским гусарам, проявившим здесь целую массу отдельных подвигов, удалось пробиться через врага и, наконец, сгруппироваться на противоположном берегу ручья Тузлуй. В этой свалке погибли первого эскадрона поручик Брошневский и юнкер князь Голицын. Корнеты Ознобишин и Булатов, оставив Карамзина посередине фронта, будучи посланы для передачи его приказаний, уверяют, что по возвращении их не нашли его на месте и, полагая, что он со всей массой кавалеристов поскакал к мосту, сами помчались туда же, удачно пробились и перескочили его.
В тот момент, когда гусары, охваченные паникой, повернули коней к мосту, лошадь Карамзина бросилась за прочими конями, он придержал ее, та взвилась на дыбы и опрокинулась назад. Когда лошадь встала, Карамзин уже не мог сесть на нее, потому что во время падения, она порвала подперсья, вследствие чего седло съехало к самому хвосту, она начала бить задними ногами до тех пор, пока не сбила седла совсем, затем ускакала вслед за другими нашими лошадьми. Карамзин остался пеший, совершенно один; два трубача, бывшие при нем, и те ускакали. Скакавший мимо него унтер-офицер второго эскадрона Кубарев, видя такое положение своего начальника, остановился, мгновенно схватил под узду бродившую поблизости лошадь из-под убитого турка и подвел ее к Карамзину. Карамзин сел на нее, но она была слишком мала для его большого роста, слабосильна и ленива до того, что, не взирая на пришпоривание, почти не трогалась с места.
В это время один из артиллеристов, увидев это, подвел ему прекрасную из-под орудия подручную лошадь, но в этот момент наскочившие турки, убили артиллериста, взяли лошадь и окружили Карамзина. Турок было человек двадцать. Они сорвали с него золотые часы, начали шарить по карманам, вынули все находившиеся при нем полуимпериалы, сняли кивер, серебряную лядунку, кушак, саблю, пистолет, раздели его догола, оставив на нем только канаусовую рубашку, затем били его плашмя саблями по голым ляжкам и ногам, погоняя идти проворнее в плен. В это самое время один из турок, заметив золотую цепочку, болтавшуюся у него под рубашкой, разодрал ее и сорвал с груди медальон с портретом жены. Карамзин побледнел как смерть; на лице его отобразилось горькое отчаяние, он выхватил саблю у одного из турок, ударил его со всего размаха по голове. Другой турок бросился к нему – Карамзин перешиб ему руку, тогда все остальные турки, рассвирепев, бросились на него разом, кололи его пиками, рубили саблями, нанеся восемнадцать смертельных ран, и, бросив труп, сели на лошадей и ускакали. Все эти обстоятельства стали позднее известны из рассказа раненого гусара из 1-го дивизиона, который все это время прятался под мостом и видел все происходящее. Ночью гусар выбрался из своего убежища и добрался к месту расположения основного отряда. Со слов крайовских купцов, выяснилось, что паша (Чайковский) был очень недоволен действиями турок, не доставивших Карамзина в плен живым, зная наперед, какой громадный выкуп можно было бы получить за него; те рассказали ему подробности дела, оправдываясь невозможностью выполнить его желание.
В этом бою были потеряны все бывшие при «летучем отряде» орудия и все зарядные ящики за исключением одного. Все ездовые были изрублены. Убито в трех дивизионах гусар: обер-офицеров 2, нижних чинов 85; ранено: штаб-офицеров 4, обер-офицеров 11, нижних чинов 37; без вести пропало нижних чинов 20. Всего выбыло из фронта 109 человек, при 689 участниках боя. Понесенные в бою потери вполне соответствовали ожесточению боя и вполне вписывались в стандартные схемы ведения боевых действий. Чрезвычайность бою придавала потеря артиллерии и гибель начальника отряда. Артиллерия была потеряна из-за крайне невыгодной позиции боя; полковник Карамзин был пленен из-за своей крайне слабой индивидуальной кавалерийской подготовки.
Все тела убитых были раздеты мародерами. Тело Карамзина было опознано его камердинером, следовавшим на место боя с отрядом, посланным на следующий после боя день.
Уже ночью, наступившей за этим печальным днем, армию ждало еще одно чрезвычайное происшествие – несанкционированный командованием и, к сожалению, неуспешный и кровопролитный штурм турецкого форта Араб-Табиа, о чем мы будем вести речь в следующей главе.
Как уже говорилось, описание кавалерийского боя под Каракалом было поручено составить офицеру генерального штаба поручику Черняеву. Ему же, как очевидцу событий, было поручено составление донесения, которое было послано Государю Николаю Павловичу. « Заметить этого молодого офицера» начертал на донесении Черняева государь, предугадав по талантливо составленному описанию боя будущего полководца, не лишенного дарований дипломата. Согласно донесению Омер-паши маршалу С. Арно,
Карамзин имел дело с рекогносцировочным отрядом генерального штаба полковника Искандер-бея, одного из выдающихся офицеров оттоманской армии. В состав отряда входил 2-й румелийский кавалерийский полк под командованием полковника Хаджи-Мехмет-бея. Хотя Омер-паша в своем донесении говорит только об одном шести эскадронном полке, но, по свидетельству русских и английских источников, в отряд входило и до 2-х тысяч иррегулярной конницы. Этому показанию следует придать веру, так как навряд ли для командования одним полком с турецкой стороны был бы назначен не только командир полка, но и особый начальник отряда. Карамзин имел дело с очень серьезным противником. Алабин в своем труде «Восточная война» ч. 2 стр. 258-262 подробно описывает Карамзинское дело на основании тех слухов, которые ходили по театру военных действий. Бегство и паника доблестного полка чуть ли не на десяток верст, которые он так красноречиво описывает, не подтверждается ни одним официальным документом.
Неудача, понесенная отрядом, потерявшим всю находившуюся при нем артиллерию, побудила главнокомандующего предписать о строжайшем расследовании, с целью выяснения, виновников катастрофы. Каждому из офицеров были предложены опросные листы; нижние чины артиллерийского дивизиона были приведены к присяге и опрошены. Как и следовало ожидать, из опроса непосредственных участников «дела», единственным виновником понесенного урона был определен полковник Карамзин, «не исполнивший данной ему инструкции и увлекшийся неуместным усердием». Сообщение Императору о бое при Каракуле было послано одновременно с отчетом о штурме форта Араб-Табиа, поэтому я еще вернусь к последнему эпизоду. Реакция Императора, Николая Павловича, на сообщение о бое при Каракуле, была вполне предсказуема – он печально заметил, что явно поспешил с присвоением Карамзину звания полковника…
Увлекшись описанием подробностей «дела при Каракале», я не сказал о самом главном, ради чего я потревожил печальную тень несчастного Карамзина. Уже говорилось о том, что Карамзину со всех сторон не повезло, а главное, это то, что в поддержке регулярной турецкой конницы был полк нашего старого знакомого, Михаила Чайковского. Встречаясь с ним неоднократно, можно было бы и поближе познакомиться поближе. В 1841 году по предложению Адама Чарторийского Чайковский был послан его дипломатическим агентом к князю Вассоевичу, задумавшему с помощью польских офицеров-эмигрантов захватить черногорский престол. Когда же эта попытка кончилась неудачей, Чайковский был отправлен в Константинополь, с целью образовать постоянное казацкое войско из славян Турции, для поддержки польских провокаций против России. Он сумел добиться доверия Риза-паши, тогдашнего военного министра и фаворита султана, благодаря чему был принят и поддержан в турецких административных сферах. Чайковский принялся за осуществление грандиозного проекта: привлечение славянских подданных султана в казацкие формирования, с перспективой восстановления Задунайского казачества, которое, в перспективе, должно было объединить представителей всех славянских народов, включая и Польшу.
Для достижения этой цели Чайковским была организована обширная агентура в Турции, Австрии, Сербии, Болгарии, даже на Кавказе у Шамиля. Параллельно с этим проектом, он основал на Азиатском берегу Босфора две польские колонии: «Алеем-Дор» и «Адам-Кае», первая из которых имела 3000 жителей – поляков и находилась под покровительством Франции. Когда власть в Турции перешла к Решид-паше и Фет-Ахмет-паше, – друзьям Станислава Чайковского и Адама Чарторийского, польская агентура закрепилась на Босфоре основательно и надолго. В этот период Чайковский пользовался полнейшим доверием турецкого правительства, имел регулярные встречи с султаном Абдул-Меджидом и официально выступал представителем интересов славянских подданных Османской империи. Он покровительствовал священникам Неофиту и Иллариону, основателям болгарской национальной церкви, боснийцам, белокриницким старообрядцам, содействовал болгарам в развитии народного образования, был посредником между сербским правительством и Портой. Выдвигая на первый план единение славянских народностей, Чайковский всеми силами противился сотрудничеству поляков с мадьярами во время венгерского восстания 1848 года, но после поражения восстания в Венгрии, усиленно помогал беглецам из Австрии и России, чем вызвал крайнее негодование Императора Николая Павловича, который собственноручным письмом к султану требовал высылки Чайковского из Турции.
Когда же турецкое правительство в том отказало, то Император добился от французского правительства, чтобы у Чайковского отобрали французский паспорт. Тогда же, по предложению султана, Чайковский принял магометанство и за заслуги был награжден пожизненным пенсионом в 60 000 пиастров и большим поместьем около Константинополя. В это время он второй раз женился по магометанскому обряду. Вторая его супруга своей мятежной судьбой и характером очень ему подходила. Она была дочерью Андрея Снядецкого, известного виленского профессора математики, очень красивая, блестяще образованная молодая женщина, с крайне увлекающейся натурой. В Турции она разыскивала могилу своего мужа, русского офицера, пропавшего в ходе последней русско-турецкой войны. С Чайковским она встретилась в Константинополе и вышла за него замуж.
В 1853 году, с началом крымской кампании, Чайковский, как офицер кавалерии, был призван в ряды действующей армии, с назначением атаманом всего казацкого населения Порты. В кратчайший срок Чайковский сформировал регулярный казачий полк из славян христианских вероисповеданий, получивший впоследствии название «Славянского легиона», и выступил с этим полком к Шумле. Оставив свой полк в Шумле, он прибыл в Варну, где вместе с великим визерем Кипризли-Мехмет-пашой, маршалом Сент-Арно и лордом Рагланом обсуждал первоначальный план Крымской кампании. При осаде Силистрии князем Горчаковым, Чайковский снабжал осажденную крепость провиантом и вооружением. Именно в этот период и произошел так называемый бой при Каракале, в ходе которого конница Станислава Чайковского так лихо схлестнулась с нашими гусарами и артиллеристами, к сожалению, не к чести последних…
При отступлении наших войск от Силистрии, Михаил Чайковский командовал авангардом турецкой армии, которая направлялась к дунайским переправам с последующим переходом в Валахию. После сражении при Журже и Фратешти Чайковский по пятам русской армии вошел в Бухарест и занимал этот город со своими казаками в течение 15-ти дней, до прибытия Омер-паши. Позже он командовал 15-тысячным корпусом, расположенным на Серете и Пруте, откуда был послан со своими казаками и некрасовцами в Добружджу, чтобы восстановить порядок в этой провинции. Отсюда им был подан проект освобождения Карса от русских войск походом на Тифлис, но проект не был реализован вследствие противодействия Англии и Австрии, желавших скорейшего окончания войны. По заключению мира, Чайковский был назначен Румелийским беглербеем (начальником султанской кавалерии) и получил задание очистить Балканы от разбойничьих шаек, размножившихся после войны. Его полк, в награду за службу султану, был включен в число регулярных полков армии (низам). В течение двух лет Чайковский со своим полком искоренял разбойничество в Фессалии и Эпире, откуда был переведен в обсервационный лагерь на Косовом поле, а затем отправлен на границы Греции, по случаю революции, низвергшей короля Оттона.
Вот какого достойного противника послал Аллах против Мало-Валахского отряда генерал-лейтеанта Павла Липранди…
http://www.proza.ru/2010/02/10/1189